Неточные совпадения
Ну, вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые;
встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, —
встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
— Замолчи, отец! — сказал,
вставая,
Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
Река была недалеко, князь
встал, зачерпнул в шлем воды и подал
Максиму.
— Постой, Федор Алексеич! — сказал он,
вставая, — это
Максимов Буян, не тронь его. Он зовет меня на могилу моего названого брата; не в меру я с тобой загулялся; прости, пора мне в путь!
Наконец случилось так, что
Максим, не
вставая со стула, заговорил против хозяина необычным складом речи, с дерзостью большей, чем всегда...
Максим подвигался к нему медленно, как будто против своей воли, Кожемякин крякнул, тревожно оглянувшись, а Горюшина вдруг
встала, пошатнулась и, мигая глазами, протянула Кожемякину руку.
— Хохотать — легко! — сказал
Максим,
вставая и сердито хмурясь. Схватил шапку, нахлобучил её и пошёл в сени, бормоча: — Для смеха ума не надо.
— Видите? — спросил
Максим,
вставая с кривой усмешкой на побледневшем лице. — Он хитрый…
— Готов
Максим и шапка с ним, — ядовито проговорила,
вставая и отходя в свою комнату, матроска.
Три же девочки остались в Фатьянове, под надзором мамзели, обучавшей их первоначальной грамоте и французскому языку. С борисовскими детьми прибыл в Новоселки их дядька, черномазый и кудрявый
Максим, который, принося своим барчонкам утром вычищенные сапоги, непременно выкрикивал: «Петр Петрович», или: «Иван Петрович, извольте
вставать, се ляр де парле е декрир корректеман».
Максим, рассердившись,
встал из-за стола и начал укорять свою молодую жену, говорил, что она немилосердная и глупая. А она, тоже рассердившись, заплакала и ушла в спальню и крикнула оттуда...
—
Максиму Григорьевичу… милости просим, —
встал с места Федосей Афанасьевич, обтирая ручником бороду, и обратился к первому из вошедших.
Наконец, Трехвостов
встал, молча обнял
Максима Ильича, опять с той же процедурой подошел к ручке Прасковьи Михайловны, взял свою шапку, в виде башни, и вывалился в переднюю.